баба Маня, баба Саня

II

Я хочу подарить бессмертие тебе, баба Саня. Ну, не совсем идеальное бессмертие на века, а семейное и скромное. Я расскажу о тебе детям и подругам, поставлю твою фотографию на телевизор и припомню твою улыбку поселковой Джоконды.

Поездки в твой как его там посёлокгородскоготипа Алекандровка были Двухнедельным Праздником Отдохновения. Питер смертельно надоедал, летний дух болотного красавца приедался, и даже стрелка Васильевского не радовала глаз.

Трехдневный путь до Одессы. Купейная курица, яичная шелуха на столике, яблоки и газировка. Простуженная проводница, дребезжащая пурпурными стаканами, влажные постели, мокрый сортир, дождь, бабки на перронах – откуда, Господи, такое буйство фантазии, такая щедрость декораций – все для меня, соплюхи в тесном оранжевом платье и белых гольфах. Ночная песня заоконья, стук-перестук тьмы и тусклого вагонного освещения – двух заключенных в тюрьме моей скуки.

Одесса, автовокзал, унылый «Икарус», явно не юный и не жаждущий солнца, пыльные пейзажи, странный запах провинции. Хатки и хрущевки, хрущевки и хатки... Мы приезжаем, и я утыкаюсь в твой, баба Саня, тёплый передник, пахнущий варениками и вертутой. Дом вымыт до скрипа. Паркетные полоски приветствуют нас и рассказывают об ушедшем одиночестве. Постели пахнут крахмалом. Стопки сверкают в лучах новой люстры. Кровяная колбаса, солёные огурчики с несчётными пупырышками, жареная картопля, графин с прозрачным для папы, лимонад, ах, какое счастье, ах, как вкусно, ах, какие карамельки ты протянула мне тёплой рукой, ах. Я степенно выхожу из-за стола, благодарю тебя и бегу здороваться с местными друзьями. Абрикосовое дерево, грушевое дерево, собачка Черныш, кошка Просто Кошка, глупые куры, Гадкий Петух и много-много звёзд на чёрном-чёрном небе. Сажусь на стул-инвалид и бормочу, что утром мы пойдём на Буг, что на завтрак будут вареники, что ночное небо здесь почти такое же, как в моих снах и, может быть, я сумею полетать между звёздами и послушать непонятные мелодии. Из дому доносится Ничь така мисячна, и я отправляюсь спать.

Две недели заканчиваются, а я ещё не успела накупаться, наесться, надышаться и всем надоесть. Последний день в Александровке наполнен неловкостью предстоящей разлуки. Он начинается торжественной миской вареников с вишней. Ты внимательно смотришь на меня, спрашиваешь, вкусно ли, вздыхаешь дитына ще нэ дуже гладэнька и собираешься на речку вместе со всеми. Неторопливо идём на Буг под коровьи колокольчики и жужжащий голос тетки Лизы, увязавшейся за нами. Мы подходим к жемчужно-нефтяной поверхности старой реки, ты снимаешь сарафан, кофту, остаёшься в огромном розовом лифе, странных панталонах, берёшь обмылочек хозяйственного мыла и садишься в прибрежную воду. Неспешно намыливаешь голову, шею, плечи, протискиваешь обмылочек в подмышки, под намокшее телесно-розовое полотно, ополаскиваешь все эти сокровенности и выходишь, улыбаясь всем нам, твоим наследышам, застывшим в неловком недоумении. Я вдруг понимаю, что ты и река давние знакомые, что тебе нечего стесняться, что купальник воздвигнет между вами ненужную преграду без права прохода на чужую территорию, и улыбаюсь тебе ответно.

Мы уезжаем. В полосатой сумке утрамбовано съестное добро: вертуты, пирожки с яйцом, помидорки, хрусткие огурцы, одна из глупых кур, кровяная колбаса и карамельки. Ты машешь нам вслед, а я разглядываю твои грубые, по- мужски мозолистые руки. Вспоминаю семейную байку о том, как ты забирала пьяненького деда, бывшего председателя бывшего колхоза, из чайной: просто загружала его в трехколесную тележку для навоза и катила по главному здешнему проспекту Щорса домой. Отмывала в жестяном корыте, укладывала спать на крахмальные перины. Мне хочется вернуться и поцеловать тебя, но автобус уже выруливает на шоссе. Прощай, прощай, баба Саня. Пой свою песню ничь така мисячна, кушай вареники с вишней и ходи на Буг без меня, без меня, без меня. Чьи-то ноготки начинают царапать моё горло. Отворачиваюсь от окна.

А баба Саня тает в прошлом, будто вкусная карамелька, оставляющая долгое послевкусие.

 

Вернуться в ОГЛАВЛЕНИЕ

Hosted by uCoz