спасибо Программисту!
III
...Ну,
вот и приехали. Я уткнулась замёрзшим носом в твоё плечо и не хочу
отстыковываться. Никогда. Ты сумел прижаться губами к тому самому месту на моей
шее, к тому самому. И этого оказалось достаточно.
Я началась с любви: родители-студенты зачинали меня
на старой раскладушке в общаге.
Любовь протюкнулась во мне трёхлетней. В
детсадовском угаре попался на глаза лысый мальчик С. и пошли-поехали
вздохи в стороне от воспиталки. Мы целовались украдкой, отгородившись от мира
дверцей шкафчика в раздевалке. Я полюбила в первый раз и знала, что это
взаимно.
Лысый мальчик С. растаял вместе с
новогодними бумажными снежинками и вкусной конфетой «Мишка на Севере». Я
ринулась в престижную школу, нацепив белый отглаженный фартук и наскоро зашнуровав
неподъёмные ботинки. В школе меня полюбил хулиган И. Я не могла ответить
ему тем же и бывала бита. И. поколачивал меня, бормотал слова любви и
обещания прекратить побои после первого поцелуя, но я уже различала отсутствие
трепетной птички желания и упрямо прижимала подбородок к плоской груди.
Хулигана исключили из школы, он никак не подходил под мерки
образцово-показательности, а я, улыбнувшись ему вослед, осталась зубрить
отличие Present Perfect от Present Indefinite.
Любовь напоминала о себе каждую весну и каждое
бабье лето, она овевала меня тем самым невским ветром, от которого можно сойти
с ума, совершить революцию, убить старушку. Я полюбила А.
Он был старше на пару лет и считался
старшеклассником, а я, семиклашка, бегала по школе, стесняясь пионерского
галстука и лифчика нулевого размера, выпиравшего наглой застёжкой на обозрение
всем однокашникам. То ли от переизбытка энергии, то ли от безответности
заболела менингитом и вернулась в школу вытянувшейся и похорошевшей
восьмиклассницей. У меня появились поклонники из старших классов, а с
десятиклассником К. я даже поцеловалась в парке около Первого
медицинского. А. тоже полюбил меня и обьяс-нился в пионерской. Нам повезло:
пионервожатая Н. прониклась нашей маетой и щедро дарила ключ от
волшебной комнаты со знаменем и барабаном в углу. Мы целовались и расстёгивали
пуговички на школьной форме, уплывая в мир солнечных зайчиков, кочующих по
вымпелам на белой стене. Ой, какое прелестное кокетливое время началось у меня!
Классная дама Т.И. окликала во время урока физики, спрашивала про
катоды или магнитные поля, а я отводила сиреневый взгляд от заоконья и честно
отвечала не знаю, Т.И., не
подготовилась, Т.И., к следующему уроку непременно, Т.И.
Вот такая дребедень продолжилась до са-а-амого
последнего звонка. Я освободилась от переменок и учительской, от сладкого
яблочного пирожка в столовке, от витиеватой алгебры и тупоугольной геометрии,
от длинного списка вождей и непонятных съездов, я освободилась от Шекспира
наизусть и текста Lenin in London, я
освободилась от многопудовой русской литературы в школьном изложении и
рассорилась с А. Да здравствую Я!
...Пришлось поступить в институт на факультет для
хороших девочек из приличных семей. Учёбе мешали чуднóй армянин О., нежный русич С. и красивый еврей М.
Весной я пришла к чуднóму армянину на пятнадцать минут
раньше договоренного, открыла дверь своим ключом и застала его с рыжей Б., они
покачивались в нежном морском ритме, так любимом мною, армянин выцеживал из
себя те слова, которые привыкла слушать я. Рассердившись на весь белый свет, я
вышла вон и замуж за красивого еврея М., потому что он – никогда-ни-с-кем-нигде-и-ни-за-что.
Нежный русич изредка позванивал, я мурлыкала всякие
глупости, упрямо отсылая его к теням прошлого. В отличие от чуднóго армянина,
который внезапно возникал из ниоткуда, уговаривал прийти к пышечной на Невском,
уводил к себе, ублажал нежным прибойным ритмом и снова исчезал.
Годы тянулись, они стали похожи на жевательную
резинку из киоска на станции метро Горьковская. Я исправно прогуливала институт,
убегала в Ботанический сад, садилась на обшарпанную скамью, закуривала сигарету
и раскрывала томик Лорки.
Испанец поглаживал мои пальцы и пел песню про вечный пыльный непокой. Из-за
него я умудрилась влюбиться в сорокалетнего поэта, обладателя старого
мотоцикла, кожаной куртки и дюжины местных поэтесс.
Он пребывал в роли зрелого мудрого наставника, а я
– небесталанной молодой поросли, нуждавшейся в опеке. Мы пили чифирь, усевшись
на тулуп, брошенный на пол кочегарки, ведь он, бедный поэт, подрабатывал
кочегаром, кочегарил на полную катушку. Топка дымила и пахла адом, пьяные черти
заходили, не постучавшись, смущённо застывали на пороге и исчезали, пробормотав
нучтожтыюрхалычпредупредилбы. Я часто плакала тогда, понимая, что
одиночество и проклятые ночные мучения неминуемы, а Ю. склонялся надо
мной с жестяной кружкой и читал одно-единственное нежное стихотворение вот
эта чашка из фарфора, та, из которой ты пила так мало, та, от которой ты уйдёшь
так скоро. Мастер и Маргарита из нас не получились, жёлтые цветы ненавижу с
детства. Но благодаря Ю. я узнала, что такое ночной Питер, он возил меня
на своём ужасном мотоцикле, а я бережно обнимала старую кожаную куртку, не
думая ни о чём, а лишь вдыхала стылый запах мартовской любви.
Я переехала в Израиль, тут появился пылкий О.,
потом какой-то Ш., я рассказала подружке и забыла про них, но вскоре
очутилась в твоих руках. Ты сразу же напомнил мне всех-вместе-взятых: А., Б., В., Г., Д. и
даже Ю. Ради тебя я перевернула свой небольшой мир и плюнула на
приобретения: два дерева, две собаки, кошка и картина неизвестного местного
художника, купленная на бедуинском рынке. Всё полетело в тартарары.
Я заметила стройного киприота А., доброго
мальчика И., кудрявого теннисиста В., желчного пианиста К.,
заметила и – прошла мимо. А всё оттого, что ты, единственный, сразу наткнулся
на ту самую точку на моей шее, на которую не натыкался никто. Единственный мой.