сиреневый кристалл
II
Я – вечная студентка, кто бы мог подумать! Хотя всегда
производила впечатление хорошего ребёнка, прилежной ученицы и так далее... Да,
у меня была пара-тройка проблем типа дебильного неумения вымыть полы или
посуду. Каюсь. А вот с учёбой явно не задалось. Встрёпаный образ прогульщицы с
сигаретой и стаканчиком мороженого, весенняя бестия кафешек Невского проспекта
– это я, Господи. Языкознание бурлит во мне неуёмным трёпом, литература рвётся
наружу строчками чужих стихов – всё не впрок. Простите меня, дорогие, отпустите
на волю. Там, над проржавевшими крышами Петроградской, солнце и облако
спокойной жизни. Уйдите прочь, профессор Пилотровский, ваше место занято.
Аспирантка Танечка Александровна, вы загораживаете мне простор. Гип-гип-ура! Я
ухожу, и сквозняк захлопывает за мной двери аудиторий.
Но свобода не по мне, становится скучно жить. Приходиться возвращаться. Я
кочую из университета в университет. Коридоры, библиотеки, столовки, лекции.
Замкнутый круг, из которого надо бежать. Свобода подмигивает и зовёт погулять.
Отдохнуть от занудной дуры Раппопорт и очкарика Зильбербойма. И снова
прогуливаю.
Люди летают. Проходим пропускной контроль, заученно улыбаясь архангелу в
пограничной форме, подставляем спину металлоискателю, вынимаем из карманов
ключи от дома и машины, коробочку мятных леденцов, протёртый счёт за
электричество. Врата небесные пропускают нас, просвистев мелодию забытых минут.
Мелодию забытья. Мы отрываемся от земли, вжавшись в кресло, отсчитывая
километры до покоя набранной высоты. Птицы не долетят до нас, дождь не капнет
на наши головы, иллюминатор защитит от холода, девица-ангелица накормит,
улыбнётся и предложит выпить горячительного. Мальчик прижмётся носом к стеклу и
станет выслеживать Бога среди распластанных облаков.
Три часа полёта. Три часа полёта, и я перешла в другую жизнь. Жизнь после
жизни. Сменила всё и вся, вышла из самолёта и застыла, ослепнув. Свет рухнул на
меня с тех самых высот и облепил, будто янтарь пучеглазую мушку. Мушиные крылья
дрогнули и распрямились.
Сосульки растаяли, черёмуха отцвела, ровесники выросли... Молитва
перезрелой Магдалины о, Господи, прости, была неразборчива! Чудо
сотворил Он, чудо – я научилась просыпаться без четверти семь, готовить завтрак
и приходить на работу к девяти. Наконец-то. Дом прибран, дети веселы и сыты,
муж спокоен. Кухонный фартук пахнет клеёнкой, бр-р, кастрюли закоптились,
микроволновка пищит и щёлкает, спагетти липки, пирог непропечён. Вей из мир*, какое бремя на моих плечах,
какое бремя! Но, всё равно, люблю вас всех, колёсики огромных часов мироздания,
даже тонконогую и впалогрудую стерву из соседнего подъезда.
Каждое утро я подымаюсь в урчащий многоязычьем автобус, и мы идём себе
неторопливо в старый город. Вирсавия**, ты прекрасна и спокойна по утрам. Запах
шуармы и фалафеля ещё не взбудоражил тебя, пряный дух приправ не заставил
затрепетать твои ноздри, салаты и чипсы не рассыпались по твоей груди. Ты
чиста, пусть ненадолго. Я прощаюсь с автобусом, оглядываем друг-дружку
напоследок, и он неторопливо уходит.
Многоглазый, молодой-зрелый-старый, наполненный утренним дыханием горожан.
Небо встречает меня, и я вспоминаю полёты во сне; разбег, отрыв от земли и
вверх-вверх-вверх, млея от щекочущей сладости, зреющей внутри. Свобода. Даже
близорукость не мешает рассматривать сиреневый кристалл, в который вкраплены мы
все. Вечный Том Джонс поёт о Дилайле, нимфетки подкрашивают розовые губки,
продавцы сладостей протягивают вкусные кулёчки, нищенка подслеповато
посматривает на сонную публику, городской сумасшедший рассказывает про
грядущего Мессию. Витрины вымыты, бедуины задумчивы, полицейские благодушны.
Сливаюсь с толпой, становлюсь частью единого тела, видимо – родинкой, и
двигаюсь, двигаюсь навстречу вечеру. Своему. Он придёт и обдаст меня ветром
Средиземноморья, подогретым пустыней и верблюжьим дыханием. Я успокоюсь и
засну.
____________________________________________________________________________
*(идиш)
Восклицание: «Горе мне!»
**Принятое в
русском языке произношение названия библейского города Беэр-Шева.