...и расскажу обо всём

Весенний день Вирсавии начинается ровно в пять. Автобус собирает квёлых рабочих, увозит их на Мёртвое море. Вместе с ними уходит ночь.

Соседский младенец жадно пьёт молоко, не отлепляясь от липкого соска Шушанны, а Шломо, привыкая к сыну, целует его парную макушку и вспоминает Шмулика из Ливанской войны. Шмулик упал возле него, сжимая простреленную жизнь в каменеющем кулаке. Ещё восемнадцать лет впереди, думает Шломо, целых восемнадцать лет...

Марианна из восьмой пьёт кофе. Марианна снова на диете. Два куска диетического хлеба и обезжиренный сырок на блюдечке дожидаются легкого надкуса Марианниных зубок, далёкий Йоси думает о том же. Пройдут всего два часа, они встретятся на снятой квартире, Марианна прикоснётся к Йосиной щеке прохладной ладонью и назовёт его мотеком*...

Таксисты выезжают на трассу, принюхиваются к весенним флюидам и задумчиво поглядывают на острые или округлые коленки первых пассажирок. Разносчики пиццы оглаживают упругие бока мотоциклов в ожидании первых заказов. Один из них, Иланчик, вчера познакомился с Люсией – юной олой хадашой** – и думает о ней под тягучий, будто старомодное танго, запах готовящейся пиццы.

Я просыпаюсь и ужасаюсь наступившему дню.

Впереди ДОКЛАД. О, это страшное слово! О, эта печальная участь – стоять перед тихо дышащей аудиторией и журчать лингвистической речью Комплементайзер, Тема, Рема, Фокус, Топик***... Ай-ай-ай, Соссюрище****, запутавший меня в своей паутине! Ай-ай-ай. Куда бы слинять на сегодня, какой необитаемый остров предоставит мне статус жителя, какое дерево укроет от хищных глаз профессорши Ширель? Часы на кухонной плитке тикают мне стародавнее проклятье НЕ-КОГ-ДА... НЕ-КОГ-ДА... Я выпиваю кофе, съедаю нежно-любимый омлет и бегу, бегу, бегу, бегу навстречу ДОКЛАДУ.

Нас трое на автобусной остановке: я, старик и скамейка. Скамейке нет до нас дела, а старик небрит, немыт, у него слезятся глаза и расстёгнута ширинка. Я представляю себе переполненный автобус, нам придётся стоять рядом... и хватаю такси, хотя душа укоризненно вздыхает.

Таксист великолепен. О, израильские таксисты – воплощение великого мачоизма. О, вы, не ведающие страха, рычащие в мобильник, курящие и подпевающие Сарит Хаддад***** одновременно! Какое вам дело до бледных пассажиров, вжимающихся в безукоризненную обшивку сидений, до сирых созданий, прощающихся с жизнью на каждом вираже, судорожно пристёгивающих ремни под ваш неторопливый трёп на скорости сто двадцать с другом-таксистом в соседнем ряду...

Мой таксист был нежен и предупредителен. От него пахло милым одеколоном. ОНА позвонила, и всю дорогу до университета я слушала шофёрскую Песнь Песней о грудках, локотках, волосах и пальчиках Возлюбленной. Он взмыл над землёй в своём МЕРСЕДЕСЕ, забытая миром Мерседес улыбалась из далёкого загробья, а я парила вместе с ним. Мир вращался вокруг солнцеподобного тела Возлюбленной, таксист бросал себя в костёр любви, мне хотелось плакать. Я приехала, расплатилась, но он и не заметил моего исчезновения...

Впереди была геена огненная – семинарская комната, забитая до отказа. Все пришли посмотреть на мои конвульсии. Я оправдала ожидания, сошла со сцены под василисковым взглядом профессорши Ширель, глотнула минералки и села смотреть на остальных смертников. Три часа растянулись на трижды три, но всё-таки канули в свой временной ад.

Дорога домой заняла полчаса. Полчаса в полупустом автобусе рядом с дородной дамой российского разлива. Даму обтягивало синее платье в белый горошек, перетянутое дохлым пояском и кружевным воротником. Я представила себе поездку в райцентр, тряску, пыльный Универмаг и разбитную продавщицу Таньку, про которую все всё знают... Танька мяучит голосочком мартовской кошки: "Ой, ну прям для вас, ну прям для вас, а цвет-то какой синенький, ну прям под глазки, худит вас цвет-то, Марь Наумовна, худит." Логично, – подумала я, – у нас жарко, а платье хебешное, не купит ведь она десятишекелевую маечку на распродаже – и засмеялась, представив себе эту даму в маечке без лифчика. Дама глянула на меня, буркнула никакого воспитания, на этом и разошлись.

...Я вошла в дом, забросила ДОКЛАД на пыльную полку и набрала номер подруги.

Я знала, ЧТО сейчас расскажу ей. Все вокруг истекают весенним соком. Тётки в хебешных платьях всё ещё приезжают, не подозревая, что через пару лет они похудеют, остригут громоздкие учительские причёски, купят маечку с распродажи и забудут надеть лифчик.

Ещё я расскажу ей о том, что ДОКЛАД прошёл. Не то чтобы гениально, но никто меня из универа не выгонит, учись-не-хочу. О том, что муж слава Б-гу, мы всё ещё любимся по утрам, хотя я уже не должна прикрывать платочком следы от поцелуев. Дети веселы, скажу я ей, может быть даже счастливы. Не хватает только тебя.

Автоответчик поведал мне на непонятном французском о пустующем доме, холодном дожде, расцветающей акации.

Я достала старый альбом. Она уехала во Францию, оставив пяток фотографий, где мы, юные и невесомые, ничего не знаем о любви, докладах, старости. Наши глаза светятся неземным светом незнания. Фотографии слегка потёрты, но ещё не выцвели...

_________________________________________________________________

*(иврит) сладеньким.

**(иврит) новой репатрианткой.

***лингвистические термины.

****Фердинанд де-Соссюр – основоположник лингвистики как науки.

*****израильская певица.

 

Вернуться в ОГЛАВЛЕНИЕ

Hosted by uCoz