...и расскажу обо всём
Весенний
день Вирсавии начинается ровно в пять. Автобус собирает квёлых рабочих, увозит
их на Мёртвое море. Вместе с ними уходит ночь.
Соседский младенец жадно пьёт молоко, не отлепляясь от
липкого соска Шушанны, а Шломо, привыкая к сыну, целует его парную макушку и
вспоминает Шмулика из Ливанской войны. Шмулик упал возле него, сжимая
простреленную жизнь в каменеющем кулаке. Ещё восемнадцать лет впереди,
думает Шломо, целых восемнадцать лет...
Марианна из восьмой пьёт кофе. Марианна снова на
диете. Два куска диетического хлеба и обезжиренный сырок на блюдечке дожидаются
легкого надкуса Марианниных зубок, далёкий Йоси думает о том же. Пройдут всего
два часа, они встретятся на снятой квартире, Марианна прикоснётся к Йосиной
щеке прохладной ладонью и назовёт его мотеком*...
Таксисты выезжают на трассу, принюхиваются к весенним
флюидам и задумчиво поглядывают на острые или округлые коленки первых
пассажирок. Разносчики пиццы оглаживают упругие бока мотоциклов в ожидании
первых заказов. Один из них, Иланчик, вчера познакомился с Люсией – юной олой
хадашой** – и думает о ней под тягучий, будто старомодное танго, запах
готовящейся пиццы.
Я просыпаюсь и ужасаюсь наступившему дню.
Впереди ДОКЛАД.
О, это страшное слово! О, эта печальная участь – стоять перед тихо дышащей
аудиторией и журчать лингвистической речью Комплементайзер, Тема, Рема,
Фокус, Топик***... Ай-ай-ай, Соссюрище****, запутавший меня в своей
паутине! Ай-ай-ай. Куда бы слинять на сегодня, какой необитаемый остров
предоставит мне статус жителя, какое дерево укроет от хищных глаз профессорши
Ширель? Часы на кухонной плитке тикают мне стародавнее проклятье НЕ-КОГ-ДА...
НЕ-КОГ-ДА... Я выпиваю кофе, съедаю нежно-любимый омлет и бегу, бегу, бегу,
бегу навстречу ДОКЛАДУ.
Нас трое на автобусной остановке: я, старик и
скамейка. Скамейке нет до нас дела, а старик небрит, немыт, у него слезятся
глаза и расстёгнута ширинка. Я представляю себе переполненный автобус, нам
придётся стоять рядом... и хватаю такси, хотя душа укоризненно вздыхает.
Таксист великолепен. О, израильские таксисты –
воплощение великого мачоизма. О, вы, не ведающие страха, рычащие в мобильник,
курящие и подпевающие Сарит Хаддад***** одновременно! Какое вам дело до бледных
пассажиров, вжимающихся в безукоризненную обшивку сидений, до сирых созданий,
прощающихся с жизнью на каждом вираже, судорожно пристёгивающих ремни под ваш
неторопливый трёп на скорости сто двадцать с другом-таксистом в соседнем
ряду...
Мой таксист был нежен и
предупредителен. От него пахло милым одеколоном. ОНА позвонила, и всю дорогу до
университета я слушала шофёрскую Песнь Песней о грудках, локотках, волосах и
пальчиках Возлюбленной. Он взмыл над землёй в своём МЕРСЕДЕСЕ, забытая миром
Мерседес улыбалась из далёкого загробья, а я парила вместе с ним.
Мир вращался вокруг солнцеподобного тела Возлюбленной, таксист бросал себя в
костёр любви, мне хотелось плакать. Я приехала, расплатилась, но он и не
заметил моего исчезновения...
Впереди была геена огненная – семинарская комната,
забитая до отказа. Все пришли посмотреть на мои конвульсии. Я оправдала
ожидания, сошла со сцены под василисковым взглядом профессорши Ширель, глотнула
минералки и села смотреть на остальных смертников. Три часа растянулись на
трижды три, но всё-таки канули в свой временной ад.
Дорога домой заняла полчаса. Полчаса в полупустом
автобусе рядом с дородной дамой российского разлива. Даму обтягивало синее
платье в белый горошек, перетянутое дохлым пояском и кружевным воротником. Я
представила себе поездку в райцентр, тряску, пыльный Универмаг и разбитную
продавщицу Таньку, про которую все всё знают... Танька мяучит голосочком
мартовской кошки: "Ой, ну прям для вас, ну прям для вас, а цвет-то
какой синенький, ну прям под глазки, худит вас цвет-то, Марь Наумовна,
худит." Логично, – подумала я, – у нас жарко, а платье хебешное, не
купит ведь она десятишекелевую маечку на распродаже – и засмеялась, представив
себе эту даму в маечке без лифчика. Дама глянула на меня, буркнула никакого
воспитания, на этом и разошлись.
...Я вошла в дом, забросила ДОКЛАД на пыльную полку и набрала номер подруги.
Я знала, ЧТО сейчас расскажу ей. Все вокруг истекают
весенним соком. Тётки в хебешных платьях всё ещё приезжают, не подозревая, что
через пару лет они похудеют, остригут громоздкие учительские причёски, купят
маечку с распродажи и забудут надеть лифчик.
Ещё я расскажу ей о том, что ДОКЛАД прошёл. Не то чтобы гениально, но никто меня из универа
не выгонит, учись-не-хочу. О том, что муж слава Б-гу, мы всё ещё любимся по
утрам, хотя я уже не должна прикрывать платочком следы от поцелуев. Дети
веселы, скажу я ей, может быть даже счастливы. Не хватает только тебя.
Автоответчик поведал мне на непонятном французском о
пустующем доме, холодном дожде, расцветающей акации.
Я достала старый альбом. Она уехала во Францию,
оставив пяток фотографий, где мы, юные и невесомые, ничего не знаем о любви,
докладах, старости. Наши глаза светятся неземным светом незнания. Фотографии слегка потёрты, но ещё не выцвели...
_________________________________________________________________
*(иврит) сладеньким.
**(иврит) новой репатрианткой.
***лингвистические термины.
****Фердинанд де-Соссюр – основоположник лингвистики как науки.
*****израильская певица.